Рахманинов vs. Rachmaninoff. Симфонический диптих

В течение уже нескольких сезонов пускай не совсем последовательно, зато регулярно Юношеский оркестр им. Николаева исполняет музыку Рахманинова: Рапсодия на тему Паганини, Третий концерт для фортепиано, Вторая симфония и даже музыкальное завещание, Симфонические танцы, — все это относительно недавно звучало на концертах коллектива в обрамлении сочинений современников Сергея Васильевича — Чайковского, Калинникова, Скрябина, Черепнина, Прокофьева… Разнообразные по характеру и стилю, они весьма удачно оттеняли и дополняли друг друга.

Недавний концерт ЮСОРа в Большом зале Консерватории изначально задумывался в том же ключе — диалоги Рахманинова с Метнером и Прокофьевым, однако впоследствии родилась более смелая концепция — целиком посвятить выступление Сергею Рахманинову, показав полярные грани творчества «самого русского композитора» через своеобразный музыкальный диптих. Романтический концерт влюбленного юноши, открывший новый век и новый период творчества, а затем будто в противовес ему совсем иного рода сочинение, ошеломляющей силы, в котором зрелый и обновленный стиль композитора вышел далеко за пределы постромантической традиции. Второй фортепианный концерт и Третья симфония, а между ними — антракт длиной почти в сорок лет.

Когда речь заходит об исполнении до-минорного рахманиновского концерта (да и всей его фортепианной музыки в принципе) ключевую роль играет личность солиста. Потому как над всяким, кто рискнет обратиться к данному репертуару, довлеет не только бесчисленная череда прочтений, но и фигура самого композитора, считавшегося также величайшим пианистом своего времени. Именно двойственная природа таланта Рахманинова позволяла ему создавать произведения, по меткому выражению Асафьева, одновременно как созерцание и как действенное артистическое воспроизведение. И это их свойство требует от исполнителя особой интерпретаторской искусности, таланта скульптора — но не ремесла ваятеля, отсекающего ненужное от куска мрамора, а мастерства Микеланджело, создающего шедевр из мягкого и живого материала. Чтобы у слушателей возникало ощущение, будто произведение творится перед ними здесь и сейчас.

И пианист Эдуард Кунц, выступавший в этот раз с Юношеским оркестром, пожалуй, тот самый музыкант, которому по плечу подобная задача. Лауреат десятка конкурсов, снискавший славу во многих странах мира, покоривший московскую публику еще во время XIV конкурса им. Чайковского, одним он представляется вдохновенным и смелым новатором, другим — нарушителем устоев и традиций. И как всегда истина лежит где-то посередине. У Кунца получается добиваться какого-то совершенно особого фортепианного звука. Хоть очень сложно адекватно объяснить, что это вообще такое. Казалось бы, ударяет клавиша по молоточку, а молоточек — по струне, какая там может быть разница, но она есть — удивительная, заставляющая слушать его Второй концерт как проникновенный монолог, в котором каждый аккорд словно веско сказанное слово. Шепотом ли и тончайшими звуковыми красками в лиричном адажио редкостной красоты, или в полную силу в ликующей третьей части. Инструмент в его руках по-настоящему поет, имитирует вокальные интонации, подчеркивая одну из характернейших черт рахманиновского фортепианного стиля — его песенность (недаром же Второй концерт растащили на цитаты поп-музыканты). Акцентируя неожиданное и отходя от стандартов, Кунц при этом не занимается новаторством ради новаторства, не диктует свою волю коллективу, но, напротив, в нужные моменты отступает, предоставляя слово оркестру под управлением Василия Валитова, вместе с которым у них получилось представить совершенно необычный и свежий взгляд на этот концерт, в то же время сохранив его суть и смысл.

Если в первом отделении гений Рахманинова раскрывался в произведении, вдохновленном любовью к женщине, то во втором — через любовь к родине. И неизбывную тоску по ней, которой пронизана каждая нота Третьей симфонии. Ко времени ее создания разлука композитора с Россией длилась уже 18 лет. И хоть то была эра его оглушительного успеха во всем мире (правда, в первую очередь в качестве пианиста и дирижера), Рахманинов тяжело переживал эмиграцию и за все время пребывания за границей создал всего шесть сочинений, однако именно в них его талант достиг небывалых высот. А Третья симфония, предпоследнее произведение, стала воплощенным в музыке образом России, какой ее помнил и любил композитор — прекрасной, трагичной и бесконечно дорогой.

Пожалуй, симфония получилась даже слишком русской — поэтому сперва и не была понята и принята как должно американской публикой. Эта русскость слышится уже в своеобразном эпиграфе в исполнении валторны, к слову, совершенно чудесно звучали на концерте эти засурдиненные валторновые попевки, открывающиеся первую и вторую части — чисто, задушевно, будто древний напев из глубины веков. Стоит в целом отметить качество звучания оркестра: и отсутствие раздражающей резкости у медных духовых, и выразительность деревянных в изобилии их коротких, но прихотливых мотивов, которыми полна симфония, и красочную арфу особенно в сочетании со сверкающими акцентами челесты, и конечно восхитительное скрипичное соло во второй части с одной из самых замечательных мелодий у Рахманинова.

Безусловно, выдающаяся работа была проделана дирижером Василием Валитовым — в этой симфонии, где помимо пышных многоголосий есть множество камерных структур, он неизменно на протяжении всего исполнения сохраняет целостность общей картины, заостряя при этом важные для композитора темы-символы, как, например, проходящий через все поздние сочинения Рахманинова мотив хорала «Dies irae» — неизбежного рока. Дирижируя наизусть (что само по себе поразительно) одним из сложнейших произведений мирового музыкального репертуара, он добивается практически совершенного результата. И можно сказать, что, несмотря на молодежный состав оркестра, данная интерпретация, отточенная и отшлифованная, по своей яркости может быть поставлена в один ряд с выдающимися прочтениями, сродни ранним выступлениям Голованова и Светланова.