Между праздничными выходными, 4 и 5 мая, театр «Новая опера» представил сразу две премьеры, приуроченные к юбилеям их создателей, — «Маддалена» Прокофьева и «Игроки» Шостаковича. Несмотря на то, что оперы одноактные — каждая длится минут по 45, в единое действо их сводить не стали, спектакли шли по очереди — в 17.00 «Маддалена», в 20.00 «Игроки». Что, правда, вызвало недовольство у некоторой части публики, усмотревшей в этом исключительно коммерческий интерес. И надо сказать, совершенно несправедливо. Дело-то не только в необходимости смены декораций, но и в том, что стилистически оперы друг с другом не монтируются абсолютно. Из общего у них лишь злополучная судьба — обе были поставлены уже после смерти авторов, причем, в России и ту, и другую возродил дирижер Геннадий Рождественский, подаривший вторую жизнь огромному количеству раритетов. Но вряд ли этих совпадений достаточно, чтобы соединить данные оперы в музыкальный диптих, — слишком уж они разные. Так что у зрителей НО был выбор: посетить оба спектакля (благо, цены на билеты оказались самыми что ни на есть демократичными) или остановиться на чем-то одном. Лично я все-таки отдала предпочтение творению Дмитрия Дмитриевича.
Поразительная опера «Игроки» вызывает у меня безмерный восторг и одновременно острое сожаление — оттого, что так и осталась незаконченной. Она должна была стать своеобразной второй главой музыкальной гоголианы Шостаковича — до этого он уже создал «Нос» в 1928-м году. А через 13 лет, в декабре сорок первого, на следующий день после завершения «Ленинградской» симфонии (что само по себе удивительно!) приступил к сочинению «Игроков». С твердым намерением положить на музыку пьесу Гоголя без всяких сокращений, не упуская ни слова — как в свое время Мусоргский писал «Женитьбу». Но сделал восемь сцен и прервал работу, вот так, прямо посреди такта. Возможно, потому что опера сильно разрослась и показалась автору слишком протяженной. Быть может, виной тому стали также нападки в печати — «Нос» был встречен множеством недружелюбных отзывов критики и в итоге снят с репертуара, а уж после «Леди Макбет» и вовсе учинен грубый и несправедливый разнос в газете «Правда». Все это, конечно, могло отбить у Шостаковича охоту заниматься оперным жанром. Так или иначе, он отложил эту работу и вернулся к данной партитуре лишь незадолго до кончины — чтобы использовать тему балалайки из песни Гаврюшки в своем музыкальном завещании, Альтовой сонате.
Но даже завершенная сорокаминутная часть прекрасна. В ней Шостакович во многом продолжает то, что уже начал в опере «Нос» — то же взаимное проникновение ариозного и речитативного пения, сложные ритмы, политональность, в общем, вся характерность его музыкального языка. И даже песня Гаврюшки с басовой балалайкой перекликается с романсом Ивана под аккомпанемент балалайки из «Носа». В «Игроках» в принципе множество отсылок к другим произведениям — будто сам композитор «играет» с музыкальными смыслами и претекстами: тут переклички и с Мусоргским, и с Бородиным, монолог Ихарева о заповедной колодишке вполне себе соотносится с германовским «Что наша жизнь? Игра!» (аллюзии на Чайковского есть также и в «легенде» Швохнева о сыне помещика Кубышева, и в рассказе о лихой тройке — там цитируется «Ноябрь» из цикла «Времена года»). Надо лишь вслушаться и с упоением разгадывать.
Притом вся опера буквально пронизана свойственным для Шостаковича горьким юмором, сарказмом, который очень удачно был подчеркнут в постановке Алексея Вэйро. Исполнительский ансамбль тоже оказался подобран на славу (и это при учете, что вокальные партии в операх Шостаковича в принципе всегда сложнейшие) — Александр Скварко в роли шулера-романтика Ихарева, Вениамин Егоров, Евгений Ставинский и Олег Шагоцкий, представляющие тройку игроков — Кругеля, Швохнева и Утешительного. А номер «Проворные господа» слуги Гаврюшки (Виталий Ефанов) в сопровождении бас-балалайки, на которой играл талантливый солист осиповского оркестра Владимир Максимов, получился настолько эффектным, что я втайне надеялась на его повторение в финале — как сделал Рождественский во время записи оперы. Еще одно действующее лицо, полноправный участник данной «игры», роль которого громадна — это оркестр, и тут музыкальному руководителю постановки Яну Латам-Кёнигу пришлось, очевидно, довольно непросто, судя по тому, насколько погружен он был в партитуру, но эта сосредоточенность в итоге оказалась оправданной.
Но главное, что удалось в этой постановке — создать пространство, в котором нет правил, показать игру как сферу общения, где в сплошном надувательстве, когда жулик обманывает жулика, сгущаются эмоции и раскрывается абсолютно все — намерения и характеры.
P. S. Если бы опера все же была завершена, то в ее финале по Гоголю шулер-одиночка должен быть коварно обманут коллегами по профессии — и это трагически созвучно обстоятельствам жизни самого композитора, ведь и чудовищная статья «Сумбур вместо музыки», и партийное постановление, осуждавшее формалистов, сопровождались мерзкой травлей со стороны коллег по цеху, которые во многом и направляли удары данных критических атак. Из-за чего (возвращаясь к началу) Шостакович, вероятно, и не закончил своих «Игроков», хотя и в готовом отрывке над обидчиками посмеялся вдоволь. Только смех этот сквозь слезы.
Публикации об искусстве и музыке
Павел Коган: «Дирижер любит то произведение, которое он представляет в данный момент»
