Опера «Красное»: Сны погибших об Испании

«В песнях, как и в сладостях, таится душа истории, ее вечный свет, без дат и фактов. Любовь и воздух нашей страны приходят к нам в ее напевах или в вязкой сочности ее халвы, неся с собой живую жизнь умерших эпох, чего не могут камни колокола, яркие характеры и даже язык». Так писал в одной из своих работ-лекций Федерико Гарсиа Лорка — великий поэт, драматург и в целом светило культуры 20 века, трагически погибший от рук франкистов. Он же сказал: «Мертвый в Испании более мертв, чем в любой другой стране мира». Его стихами открывается и завершается камерная хоровая опера «Красное» Татьяны Шатковской-Айзенберг, посвященная иной горестной странице испанской истории того периода.

С лета 1936 года на Пиренейском полуострове полыхала гражданская война — монархисты-националисты во главе с генералом Франко подняли мятеж против правительства. Мирная Герника, город свободолюбивых басков, заслоняла франкистам дорогу на Бильбао — их наступление под Герникой сдерживали республиканские войска, но сам город не видел боевых действий, не ждал угрозы и был абсолютно беззащитен. Вечером 26 апреля 1937-го в небе над Герникой появились самолеты немецкого легиона «Кондор» (гитлеровская Германия поддерживала Франко). Они несли смерть. На засыпающий город обрушились тысячи бомб — люди просто заживо сгорели в своих домах, а тех, кто был на улице, поливали пулеметным огнем. Всего за несколько часов Герника оказалась стерта с лица земли. Вскоре в Европе началась большая война, все бомбили всех, мир потрясли ужасы Ковентри и Лидице, Освенцима и Дахау, Хатыни и Бабьего Яра. Но генеральной репетицией кровавой бойни, первой жертвой бесчеловечного варварства стала маленькая баскская Герника. Почему, за что? Да без всяких причин — просто потому, что могли.

За теми трагическими событиями наблюдал весь мир, в том числе и художник Пабло Пикассо. Пусть он никогда не бывал в баскском городке, страшное известие с родины настолько сразило его, что буквально за месяц было создано одно из самых знаменитых антивоенных и антифашистских полотен — «Разрушение Герники». Рассказывают, что во время оккупации Парижа к Пикассо однажды пришли немецкие офицеры. Увидев на столе художника репродукцию «Герники», один спросил: «Это вы сделали?» «Нет, это сделали вы!» — последовал ответ.

Творение Пикассо вдохновило и композитора Татьяну Шатковскую-Айзенберг на создание своей оперы. Хотя изначально проект задумывался просто как сборник вариаций на испанские мелодии: около десяти лет назад в театре «Новая опера» по инициативе режиссера Алексея Вэйро и хормейстера Юлии Сенюковой проходил дивный хоровой фестиваль «Иное», в рамках которого представлялась трилогия-исследование «иных людей» (по выражению режиссера) — то есть существующих в определенной изоляции от всего остального мира. Спектакль «Черное» через спиричуэлс показывал жизнь темнокожих американского Юга; героями «Белого» стали люди итальянского Возрождения с музыкой, соответственно, ренессансных композиторов; «Красное» же, как было упомянуто, планировалось соткать из испанских народных песен, но постепенно спектакль обрастал конкретными подробностями, становился все более сложносочиненным… На выходе получилось оригинальное произведение из 18 номеров, сотканных в единое и неразрывное целое, шесть из которых — обработки народных испанских и сефардских песен (таких, как La Cucaracha, Bessame mucho, A la Nanita, Que Hermoza…), а остальное — авторская музыка. 

Причем композитор черпала вдохновение не только в «Гернике» Пикассо, но и в творении другого испанского художника — Сальвадора Дали. Его картина «Сон, вызванный полетом пчелы вокруг граната, за секунду до пробуждения», как утверждал сам живописец, отображает психическое явление, открытое Фрейдом, — «долгий связный сон, вызванный мгновенным воздействием, от которого и происходит пробуждение». Опера «Красное» имеет подзаголовок — «Сны погибших об Испании». Время и место ее действия — тот самый долгий сон жителей Герники за секунду до пробуждения, вернее, до смерти, поскольку люки уже открыты и бомбы летят к земле. А в это время в мирных грезах людей проносится вся родная Испания — ее танцы, символы, образы и легенды: Сид, Кармен и Дон Кихот, фламенко (в том числе древнейший его пласт — канте хондо) и целая плеяда колыбельных, ведь тема сна — ключевой лейтмотив оперы. Стоит, кстати, отметить, что этот жанр на Пиренейском полуострове существенно отличается от общеевропейского. Тот же Лорка, собиравший и изучавший колыбельные всех провинций своей страны, пришел к убеждению, что Испания выбирает мелодии самой глубокой печали, чтобы окрасить ими первый сон своих детей. И их внутренний драматизм как нельзя лучше соответствует действию. В котором также стучат кастаньеты и башмачки, таинственно шуршит рейнстик — «дождевая флейта», колоритно звенят гитара со скрипкой, вращаются крылья ветряных мельниц… Но в это вторгается пошловатое немецкое танго в духе 30-х годов — музыка палачей, и крылья мельниц превращаются в пропеллеры самолетов, испанский язык переплетается с немецким, туфли со стуком падают на пол — их сметают прочь (невольно вспоминается и будапештский памятник убитым во время Холокоста венгерским евреям — 60 пар башмаков на набережной Дуная), в хоре голосов слышны шепоты и вздохи, стенания и крики, матери баюкают мертвых детей, и Смерть бродит меж рядами.

Премьера произведения в концертном исполнении Камерного хора «Новой оперы» прошла летом 2017-го, а через год осуществилось уже полноценное сценическое воплощение в волшебном пространстве Зеркального фойе театра, которое потрясло меня до глубины души. Неделю назад «Красное» вернулось в афишу и было представлено уже на сцене, причем с обновленной сценографией и потрясающей световой партитурой (отдельная радость фотографа). Сценический язык и символы остались прежними, но, безусловно, визуально и по смыслу это, фактически, совсем другой спектакль — еще более значительный по накалу, трагизму и масштабу, камерный только по форме, но не по сути.

Появился также лаконичный видеоряд, изображающий оконный проем за которым пылает — нет, не красное, а зеленое марево. Тут уместно вспомнить, что в стихах Лорки этот цвет всегда всплывает там, где речь идет о смерти и потустороннем. И его убаюкивающий Сомнамбулический романс «Любовь моя, цвет зеленый» звучит в финале будто уже из иного измерения, на грани жизни и смерти, соединяя хрупкую красоту одного с трагической неизбежностью другого.