Концерт Иэна Бостриджа в Зарядье

«Много лет я пел песни. Когда бы ни пытался я петь о любви, любовь превращалась в боль…» С данных строк, принадлежащих самому Шуберту, начинается монография тенора Иэна Бостриджа, посвященная циклу «Зимний путь». Эти же слова, пожалуй, отражают творческий метод и музыкантскую философию Бостриджа в отношении наследия великого немецкого песенника: от его интерпретаций порой идет мороз по коже — это очень трагичный, душераздирающий, безнадежный, оригинальный и в то же время самый шубертовский Шуберт, которого вы только могли бы услышать. Тот случай, когда певец почти одержим композитором и на протяжении десятилетий продолжает свое бесконечное странствие в поисках все новых способов петь эти Lieder. И, на мой взгляд, является самым важным, ключевым их исполнителем среди наших современников.

Потому неудивительно, что для своего декабрьского концерта в Зарядье (куда он приехал второй раз за год — вот это событие небывалое!) Бостридж выбрал именно Шуберта — только не «Winterreise», а предсмертные вокальные сочинения, объединенные в сборник «Лебединая песнь». Предваряло же их произведение, с которого в принципе начались романтические вокальные циклы — «К далекой возлюбленной» Бетховена.

Полтора года назад я слушала данную программу в исполнении Бостриджа в Петербургской филармонии, так что уже пережила первую волну восхищения концептуальным решением. Тогда, как и сейчас в Москве, певец сознательно разорвал искусственно скроенный издателем Хаслингером цикл «Schwanengesang», исполнив в первом отделении после Бетховена семь песен Шуберта на стихи поэта и критика Людвига Рельштаба, а еще шесть — разительно отличающихся от всего вокального творчества Франца и написанных на стихи великого Гейне — оставил на второе отделение.

Только в этот раз по сравнению с петербургским концертом и Шуберт, и пятнадцатиминутный беспрерывный круг песен Бетховена были истолкованы Бостриджем в еще более необычном и горестном ключе. При всей многогранности лирических оттенков даже в Бетховене уже не осталось никакой безоблачности, а мажор оказывается печальнее минора, будто певец разлучился не с возлюбленной, а томится по самому чувству любви и страдает от ее невозможности.

Что же до «Лебединой песни» — золотого репертуара Бостриджа — то я уже очень давно слежу, как год за годом трансформируется его прочтение и само отношение к этому материалу. На смену лирическому герою декадентского толка, который существовал на записях десятилетней давности, пришло совсем иное мироощущение, наполненное горькой иронией и отчаянием, так что второе отделение концерта из песен на стихи Гейне (при подчеркнутой декламационности музыки) и вовсе представляло собой трагический философский монолог — откровенный и безжалостный разговор героя со своим внутренним «я», темным двойником-доппельгенгером. К слову о двойниках, приехавший с ним пианист Ларс Фогт играет так, словно они с Бостриджем единое существо, показывая наивысший уровень ансамблевости.

Каждую песню они рассматривают в очень широком контексте: историко-культурном, лингвистическом, психологическом, в конце концов, раскрывая — порой неожиданным образом — все грани смысла и тончайшие нюансы. Притом и артикуляцию, и мимику, и пластику, и даже естественные проблемы с голосом — а певец был очевидно не здоров и кашлял в паузах — вот даже это Бостридж умудряется ставить на службу образу и своим идеям, превращая выступление в грандиозный театр одного актера. Дело в том, что его пение — это история не только и не столько про красоту голоса, но про ум голоса, его способность выразить любовь, трепет, надлом, боль, погрузиться в небывалые глубины человеческого сердца. В творчестве Бостриджа есть вещи, которые настолько близки мне, что кажется, будто я сама их и придумала, равно как есть и то, в чем я с ним не соглашаюсь, но он всегда останется для меня самым умным певцом нашего времени и большой-большой любовью — таких музыкантов в своей жизни я могу перечесть по пальцам одной руки.

И, пользуясь случаем, хочу поздравить Иэна Бостриджа с сегодняшним 55-летним юбилеем!