У каждого меломана существует собственный список ключевых произведений и композиторов-фаворитов, причем выбор чаще обусловлен эмоциями, нежели логикой. Вот и я вряд ли сумею внятно объяснить причину, просто безусловно знаю, что мой «номер один» в музыке 20 века — Бенджамин Бриттен.
Хотя биографически он достаточно крепко связан с Россией — не раз посещал и поддерживал творческие связи, однако на московских афишах по-прежнему остается не самым частым гостем. А постановки его опер если и появляются, то до обидного ненадолго: так, в прошлом сезоне на Новой сцене Большого завершились показы великолепного «Билли Бадда», а «Блудный сын» почему-то исчез (надеюсь, временно) из афишного плана Камерной сцены имени Покровского. Со «Сном в летнюю ночь» в МАМТе (копродукция с EnglishNationalOpera) пару лет назад и вовсе вышла некрасивая история, где фигурировали анонимные доносы и «оскорбления чувств». Лишь в театре Сац до сих пор существуют две репертуарных оперы английского национального гения — «Ноев ковчег» и «Тайна семьи Уингрейв»
В Новой опере недолго шел «Поворот винта» — то был перенос североирландского спектакля, и вот наконец репертуар пополнился еще одним названием: уже сугубо собственными силами (режиссер Екатерина Одегова, сценограф Этель Иошпа) был поставлен ранний опус Бриттена — «Поругание Лукреции».
В этой камерной опере, компактной по составу участников, но не по масштабу, замешан очень густой коктейль: тут и беспредельное внимание к человеческой психологии, и христианские аллюзии, она прокладывает путь более поздним бриттеновским притчам, отсылает к барочным традициям (например, дирижер в речитативах играет на фортепиано), средневековым хоралам, жанру античной трагедии и одновременно опять же барочным пассионам (действие комментируют два рассказчика, названные «Мужской хор» и «Женский хор»). Напомнит постановка и о живописи прерафаэлитов, с полотен которых будто сошла Лукреция — ну чисто «Офелия» Милле!
Шекспировских дух в принципе силен в данном спектакле. И хоть непосредственным источником вдохновения для Бриттена послужила пьеса Андре Обе, однако к каноническому сюжету, описанному еще Титом Ливием, — об изнасиловании царским сыном Секстом Таквинием добродетельной патрицианки Лукреции и ее самоубийстве — обращались многие гении от Овидия до Данте. И конечно же, наиболее знаменита поэма «Лукреция» великого Барда-из-Эйвона. Эта внутренняя связь постоянно ощущается в спектакле.
Для визуального ряда постановки вообще характерна британская сдержанность и атмосфера отнюдь не Древнего Рима, а будто бы Туманного Альбиона — туманного в самом прямом смысле, поскольку на сцене почти постоянно клубится пар, не покидает чувство зыбкости, текучести картинки… Вода также играет в спектакле значительную роль, в том числе во взаимоотношениях мужских и женских персонажей: если среда обитания мужчин это болото, в котором они «щетинятся» угловатыми причудливыми костюмами, то женский мир — река, овеянная мягким светом, берега которой усыпаны охапками цветов.
Два этих мира противопоставлены друг другу — и об их вечной борьбе опера Бриттена, о столкновении добродетели и порока и обещанном спасении, которое наступит только через несколько веков: Бенджамин Бриттен вместе с либреттистом Рональдом Дунканом рассказали историю времен язычества через призму христианской морали, которая вложена в уста Мужского и Женского хора. Попытка композитора-пацифиста найти именно в этом утешение после ужасов Второй мировой вполне понятна, хотя порой эта христианизация кажется искусственной — нужной автору более для формы, нежели для содержания, в котором он ставит еще больше вопросов, чем дает ответов.
Взгляд постановщиков «Поругания Лукреции» в Новой опере, безусловно, своеобразный — возможное, даже еще более драматичный, чем было заложено изначально. И конечно, впечатляюще, занятно реализованный! Однако многие важные вопросы-ответы словно тонут в английском тумане. Так что при всей адекватности воплощения главным героем все-таки остается музыка.
Актерско-вокальный состав во второй премьерный день, 27 апреля, оказался ровным и достойным (особенно если учитывать, что музыкальный язык Бриттена пока не слишком освоен русскими певцами): Тарквиний — Дмитрий Орлов, Коллатин — Алексей Антонов, Юний — Илья Кузьмин, Бьянка — Ирина Ромишевская, Люция — Кристина Бикмаева. Лукрецию — главную меццовую партию прошлого века — очень убедительно, чувственно и сильно исполнила Мария Патрушева, хотя порой все же не хватало по-настоящему контральтового тембра, как было задумано композитором. Лучшие вокальные работы получились у двух рассказчиков: за Женский хор пела великолепная Наталья Креслина, партию Мужского хора оба вечера исполнял Георгий Фараджев — абсолютно по-бриттеновски, с точным попаданием в стиль, впору аж вспомнить великого Питера Пирса — возлюбленного композитора и первого исполнителя роли, для которого она и была предназначена.
Но главным триумфатором спектакля, что вполне логично, стал дирижёр Ян Латам-Кёниг — носитель традиции и культуры, к тому же музыкант, который ещё мальчиком многократно пел в хоре под управлением Бриттена. От него, видимо, и «унаследовал» тщательность и требовательность, особенно в подходе к динамическим нюансам. Дирижёр виртуозно выстраивал ансамбль между вокалистами и камерным оркестром всего из 12 музыкантов (и кастинг провел верно — все инструменталисты настоящие мастера), добиваясь именно того объема звучности и насыщенности, которые идеально соответствуют относительно небольшому залу Новой оперы. Ну, а сильнее всего подкупала искренность подачи и влюбленность в материал. Который, надеюсь, надолго задержится в репертуаре театра.
Публикации об искусстве и музыке
