Что ж, обещал нам маэстро Филиппо Арлиа, дирижировавший на Крещенском фестивале Большой Мессой и Реквиемом, «энергичного, нового Моцарта» — и свое слово сдержал! Конечно, если считать, что всё новое это хорошо забытое старое, поскольку данная интерпретация с ее величественной мощью, громовыми хорами, романтическими крещендо и прочими атрибутами была в лучших традициях записей, например, Караяна и Де Сабата. Тут, правда, в полный рост встает вопрос, что вообще есть традиция: если еще двадцать лет назад аутентичная (и совершенно гениальная!) трактовка Саваля — с небольшим хором и камерным оркестром, в котором участники играли на старинных инструментах, — казалась новым словом и редкостью, то ныне «исторически информированное» исполнение Моцарта стало уже почти мейнстримом.
Но и логика Арлиа неоспорима: раз уж у нас в наличии коллектив современный, без бассетгорнов и натуральных труб, то нет смысла пытаться воспроизвести звуковой колорит моцартовских времен, лучше в таком случае адаптировать старинную музыку под расширившиеся возможности оркестра.
Столь же логично решение (которому я аплодирую!) соединить в одной программе именно указанные произведения, между которыми множество смысловых и стилевых арок — обе мессы относятся к венскому периоду, причем это единственные крупные церковные сочинения Моцарта того десятилетия, не считая масонской музыки. Обе окружены ореолом таинственности и легендами, обе не окончены… Но это всё формальные признаки, а куда важнее, что Grosse Messe, пожалуй, нисколько не уступает Реквиему. Хотя менее известна и исполняема у нас, но это объясняется разве что исключительными условиями создания последнего.
Еще одна общая черта, отличающая произведения от прежних месс композитора, — их монументальность. Которая, собственно, и стала краеугольным камнем трактовки Филиппо Арлиа — звуковая картина получилась настолько насыщенная, плотная, что порой казалось, будто музыка звучит со всех сторон, а ты в центре стихии. Эффект был отчасти обусловлен расположением музыкантов: мужской хор в глубине, два женских по краям, а оркестр перед солистами, но не в яме, а поднятый на платформе практически до уровня сцены.
Правда, в некоторые моменты баланс стоило бы выстраивать более аккуратно: например, светлые голоса сопрано Анастасии Белуковой и тенора Ярослава Абаимова долетали в зал не без потерь, и отнюдь не по их вине — выдающиеся способности данных солистов хорошо известны, и решение чересчур не утяжелять звук, чтобы перекричать оркестр, вполне оправданно.
Низкие тембры слушались, безусловно, более выигрышно. Ария «Laudamus te», где наиболее явно чувствуется связь с итальянской оперой, в исполнении меццо Виктории Яровой стала настоящим фейерверком — признанная мастерица стиля, она рассыпала такие невообразимые каскады колоратур, что впору было только ахнуть от восторга и упоения!
То же безграничное восхищение вызывало выступление баса Евгения Ставинского, хоть в Большой Мессе он и участвует только в финальном ансамбле (впрочем, «Benedictus» является излюбленным разделом венской мессы и средоточием сольного пения). Зато в Реквиеме самые эффектные и запоминающиеся части помимо хоровых отданы именно басу — каким спокойным величием было проникнуто соло в «Tuba mirum»! И сколько сердечной проникновенности в «Recordare», где в принципе прекрасен весь квартет — сопрано Кристина Бикмаева, меццо Полина Шамаева и тенор Георгий Фараджев.
Все-таки именно оперная выразительность выдающегося ансамбля солистов, а также завораживающий красотой, выравненностью, текучестью звука хор, по сей день остающийся главным чудом Новой оперы, стали для меня основным достоинством данного исполнения.
А вот дирижер Филиппо Арлиа пускай невероятно экспрессивен, да и хорош собой чрезвычайно, но в его интерпретации мне не хватило прозрачности моцартовской фактуры, игры светотени — более решительных темповых и динамических контрастов (все же диапазон от меццо-форте до фортиссимо тяжеловат для ушей), воздушности в конце концов. Лучшие записи Реквиема сияют ослепительным светом вечности — это поэмы о смерти, но не как о конце, а скорее изменении и переходе. А в Новой опере перед нами предстала хоть проникнутая сочувствием и любовью к человеку, но именно драма. После которой хотелось пойти обнять всех-всех родных и близких — пока еще не слишком поздно.
Публикации об искусстве и музыке
