Разумеется, Владимир Юровский ничего не делает без причины, в особенности когда это касается составления программ. Обсуждая в недавнем интервью «Песнь о земле» Малера (уже завтра прозвучит в КЗЧ!), он упомянул, что старается обыгрывать новое для себя сочинение в течение одного сезона в разных городах с разными коллективами… Но с Одиннадцатой симфонией Шостаковича история немного другая. Юровский уже исполнял ее в 2017-м году с Лондонским филармоническим оркестром, в июле сыграл в Москве с ГАСО, и вот спустя всего полгода — снова Госоркестр и вновь Одиннадцатая, возвращение к которой вовсе не случайно.
Вообще-то на том летнем концерте маэстро обо всем уже поведал — хоть довольно иносказательно, однако вполне понятно. Пассаж о жандармах, которые «заберут и погонят в Сибирь», невозможно было не оценить, как и напоминание о том, что дата выступления совпала с годовщиной подавления большевиками левоэсеровского мятежа, ознаменовавшего, по словам ВМ, «возвращение на долгие годы к однопартийной системе, отмененной в 1991 году… по крайней мере официально… Но я хотел сказать о футболе», — вдруг добавил дирижер. «Ай да Юровский!» — подумали слушатели. Еще красноречивее слов, безусловно, была музыка: и спетый вместе с залом революционный похоронный марш «Вы жертвою пали» (тоже недаром выбранный из всего строительно-песенного материала произведения) и, собственно, сама симфония, ставшая актом солидарности и сопереживания жертвам. Причем не только столетней давности. Бесправие, пытки и политзаключенные никуда не исчезли. И сегодня, когда реакционная и достаточно значительная часть общества отрицает саму идею протеста и подвергает шельмованию тех, кто на это осмелился, исполнение Одиннадцатой Шостаковича не просто памятник дням минувшим, но весьма актуальное, злободневное социально-политическое высказывание. Именно такой предстает трактовка Владимира Юровского, который, стараясь максимально подчеркнуть важность темы, исполняет симфонию вновь — уже в Зарядье, в ста метрах от Кремля. Чтобы везде услышали.
Но это во втором отделении концерта, прошедшего 31-го января. Первое же могло бы показаться совершенно невинным… Многие, кстати, удивлялись, с чего вдруг такая необычная программа — вместе с ДДШ еще Гайдн и Брух, хотя при детальном рассмотрении логика обнаруживается неоспоримая. Тридцать девятая симфония Гайдна произведение тоже ведь в некотором смысле бунтарское, относящееся к периоду «штюрмерства» в немецкой музыке — в ней есть и трагическая мощь, и отчаяние. Хотя по сравнению с Шостаковичем эта «Буря на море» (таков подзаголовок симфонии) казалась и не бурей вовсе, а дуновением ветерка — который вдохновляет и придает сил, но пока не сметает с пути всё живое. Вот и в прочтении Юровского было много света и воздуха, эмоции не хлестали через край, но при этом он откровенно наслаждался музыкой — на лице маэстро то и дело блуждала полуулыбка, будто всё это не всерьез и нет пока никакой трагедии.
Скрипичный концерт Макса Бруха, написанный столетием позже, конечно, более пылкий, но при том и более шлягерный что ли… Хотя в исполнении Владимира Юровского и блистательного Вадима Репина шлягерности не было ни на грамм — вместо обычной глянцевой романтичности скорее целеустремленность и драматизм. Которые хоть еще не перекидывают мост к страшному Шостаковичу, но шаг в эту сторону делают.
А во втором отделении всё вдруг отошло на второй план и словно перестало существовать — и Брух с Гайдном, и модный, новенький зал Зарядье… Как бы кто ни относился к Одиннадцатой симфонии ДДШ (я, например, все-таки верю в его искренность и песням этим верю — не конъюнктурным, а вполне живым, звучавшим в семье композитора), но невозможно не впечатлиться ее грандиозным ужасом. А благодаря Юровскому с Госоркестром эти переживания стали практически личными — эдакий иммерсивный симфонизм. Когда будто наяву встает перед тобой картина Дворцовой площади с ее застывшей, мертвящей атмосферой и тревожными попевками труб, что силятся пробиться через эту густую мертвенность. Когда будто бы тебя в страшном скерцо в «Девятом января» расстреливает канонада ударных. И по тебе в третьей части поют скорбную поминальную песнь о бессмертных жертвах, а потом стремительно возносят под «вихри враждебные» на гребень волны, которой суждено разбиться о невидимую преграду. Хотя и преграда та у Юровского почти зримая — настолько он выразителен. Кстати, в его трактовке, несмотря ни на что, слышится все же не обреченность, а яростная борьба. Одиннадцатая симфония в подобном исполнении это и манифест нон-конформизма, а в подобной контрастной программе еще и горько напоминание о том, что от безнадежности, беспросветного мрака и ужаса каждого из нас отделяет вовсе не пропасть и даже не стена — так, тонкая пленочка… «Как дело измены, как совесть тирана, осенняя ночка черна».
Публикации об искусстве и музыке
