То, что «Вена — музыкальная столица Европы» давно стало навязшим в зубах штампищем. Реальность же как всегда куда более интересна, многогранна и неоднозначна. Метрополия и правда с незапамятных времен привлекала амбициозных молодых людей из разных уголков империи. А уж с основанием Венской консерватории в начале 19 века и образованием «Общества друзей музыки» началось настоящее паломничество — город был магнитом для лучших музыкантов Европы, но одновременно и божеством, требовавшим жертв. Так, некогда Густав Малер отдал бы всё, чтобы возглавить Венскую придворную оперу, — он спокойно отказался от веры предков и перешел в католичество, без которого невозможно было получить высокий пост при дворе Габсбургов.
Порой Вена являлась для музыкантов и спасительным прибежищем. Весной 45-го, всего через три недели после падения города в нем был вновь открыт оперный театр. Весть о музыкальном возрождении австрийской столицы пронеслась по разрушенной Германии, и туда стали стекаться звезды прекратившего существование Рейха, чья биография была омрачена фактом слишком тесных взаимоотношений с нацистским режимом: дирижер Карл Бём, сопрано Элизабет Шварцкопф, состоявшая с 1940-го года в НСДАП, любимица гитлеровского Берлина Мария Чеботари. Загадочным образом объявился в Вене и находившийся в розыске Герберт фон Караян. Он еще был под следствием в связи с обвинениями в работе на тайную полицию нацистов, а «Общество друзей музыки», управлявшее концертными сезонами, уже назначило Караяна своим пожизненным художественным директором.
Подобные парадоксы — суть музыкальной Вены. Она словно двуликий Янус была и манящей, и жестокой, могла одаривать и горько разочаровывать. Находилась на передовой музыкального прогресса, которому при этом отчаянно сопротивлялось полное самодовольства и консерватизма буржуазное общество со своим бидермейером. Оно со скрипом принимало оперную революцию Глюка — ни «Альцеста», ни «Орфей и Эвридика», ни третья реформаторская опера на либретто Кальцабиджи — «Парис и Елена» не нашли поддержки у венской публики.
Быстро разочаровался в городе Роберт Шуман: «Здесь любят только легкую музыку, старинные ритурнели, музыку для пения и танцев. Серьезная музыка здесь вовсе не ценится», — писал он.
В атмосфере венской жизни, исполненной музыкальных и чувственных удовольствий, Шуберт написал свой полный страдания и безысходности «Зимний путь».
Всякий, кто отступал от правил, вполне мог быть подвергнут остракизму. Вагнера, которого обожали студенты Венской консерватории, респектабельное общество поставило чуть ли не вне закона. Антон Брукнер едва осмеливался исполнять свои симфонии в Вене, поскольку там царил не упускавший случая их охаять сварливый Эдуард Ганслик — главный музыкальный критик, воистину плотоядное существо.
Новаторские эксперименты творческого содружества Шёнберга и его учеников, названные в честь города «нововенской школой», самим городом воспринимались со скандалом: в 1913-м году концерт музыки Шёнберга, Веберна, Цемлинского и Берга в Золотом зале Филармонии закончился настоящим побоищем. Зрители разделились на два лагеря — противников и сторонников авангарда — так что досталось всем.
Сметая устои, словно природная катастрофа, в музыкальную жизнь Вены ворвался Малер, вводивший свои правила и критерии, по которым впоследствии стали судить обо всех оперных театрах. А на первом же концерте с Венским филармоническим оркестром он одним взмахом руки раз и навсегда отменил принятый публикой обычай аплодировать между отдельными частями произведений. Для прогрессивной части слушателей и музыкантов Малер стал покровителем и путеводной звездой, однако чем дальше распространялась слава композитора и дирижера, тем в большую изоляцию попадал он в Вене, где его изводили вульгарными нападками и интригами. И так бывало со многими выдающимися музыкантами, которые отдали Вене всю жизнь, однако остались в ней «людьми со стороны».
Сейчас от оперного театра в сторону Штефансплатц тянется «Музыкальная Миля» — вмонтированные в тротуар звёзды в честь величайших композиторов, которые жили или выступали в столице. Однако те, чьи имена ныне украшают венскую мостовую, в свое время вынуждены были снимать здесь крохотные, аскетично обставленные квартирки. Некоторым, правда, везло больше: популярный при жизни и коммерчески успешный Гайдн приобрел хороший дом в пригороде, где в настоящее время проходит оживленная торговая улица Марияхильферштрассе (мы с Йозефом практически соседи). Или Рихард Штраус, который, что уж скрывать, умел каждую написанную тему превращать в звонкую монету, выстроил себе настоящий маленький дворец на выделенном ему участке возле Бельведера.
А вот жилая площадь, занимаемая семейство Шубертов в многоквартирном доме под названием «Красный Краб», где и родился романтик Франц, была более чем скромна — одна комната и кухня с открытым очагом (ума не приложу, где они все там помещались). Да и Бетховен, когда писал «я бедный австрийский музыкант», вовсе не кривил душой — за десятки лет тяжкого труда он себе на дворцы не заработал, а лишь менял квартиры, дольше всего обретя приют в Пасквалатихаус — дом этот стоит на возвышении, на фундаменте из старых фортификаций, так что больно хорош оттуда был вид вдаль, который так ценил Бетховен.
Теперь же в композиторских квартирах размещаются мемориальные музеи. Не считая их и восхитительного музея старинных инструментов в Новом Хофбурге, вся венская музыка умещается на одном пятачке — если соединить на карте линиями оперный театр, Дом музыки и Филармонию, получится равносторонний треугольник на площади примерно в квадратный километр.
Есть еще одно очень музыкальное место, где при этом всегда царит тишина — композиторский уголок на Центральном кладбище Вены. Там лежат почти все упомянутые мною герои, правда, страшно представить, что бы они сказали по поводу такого посмертного общежития. Наверняка нечто непечатное. Темпераментные все-таки были люди!
Карлсплац
…Как-то во время моего интервью с Павлом Коганом речь зашла об удобном расположении Дома композиторов, в котором находится когановская квартира. И тогда Павел Леонидович сказал, что если даже случится транспортный коллапс и весь город встанет в бесконечной пробке, он все равно спокойно доберется хоть в Филармонию, хоть в Консерваторию. Так вот в Вене тоже есть местный «Брюсов переулок», откуда рукой подать до всех главных концертных залов — это Карлсплац, площадь и станция метро.
Так что при желании какой-нибудь предприимчивый оркестрант вполне может и выступить днем в Концертхаусе или Музикферайн, и успеть на вечерний спектакль в Опере. А в промежутке еще поиграть с уличными музыкантами на Кертнерштрассе или, как некогда делал Малер, — пообедать в ресторане знаменитого отеля «Империал» прямо напротив венской Филармонии. Ресторан этот, кстати, я рекомендую всем — он с виду, конечно, весь из себя пафосный, с роскошными интерьерами, люстрами-позолотой, но при этом гостей там встречают радушно, да и ценник вполне умеренный, а фирменный торт «Империал» куда вкуснее растиражированного «Захера» и он прекрасно сочетается с лучшим в Австрии кофе «Мария-Терезия» — это эспрессо с апельсиновым ликером и бренди под шапкой из взбитых сливок.
Но все же возвращаясь к Карлсплац — площадь эта важна не только для музыкантов, но для всех венцев как значимый транспортный узел, потому что здесь сходятся несколько трамвайных и автобусных маршрутов и сразу три линии метро (система многочисленных переходов это настоящий аттракцион!). Раньше на месте оживленной проезжей части протекала река Вена, но сто лет назад ее спрятали в трубы, а через площадь провели городскую железную дорогу. Сейчас о ней напоминают два одинаковых строения — симпатичные павильоны (станции), спроектированные первопроходцем венского модернизма Отто Вагнером. В 60-е их собирались было снести (хорошо, что не решились!), но в итоге приспособили под нужды современности — в одном павильоне теперь музей архитектора, а в другом модное кафе «Отто», частично находящееся под землей.
Известнейшее здание, давшее название всей площади, — Карлскирхе, самая большая и, по-моему, самая красивая церковь Вены. Она посвящена святому Карло Борромео, этот итальянский кардинал 16-го века никаких чудес, кажется, не совершал, но был просто хорошим человеком — боролся за моральное обновление духовенства, а во время страшной эпидемии чумы стал одним из немногих служителей церкви такого высокого ранга, которые вышли на улицы и лично помогали больным. Борромео являлся святым покровителем императора Карла Шестого, который и приказал заложить в его честь церковь; архитектором стал известный строитель дворца Шёнбрунн Иоганн фон Эрлах. Творение его получилось необычным, веселеньким с виду, объединяющим разномастные стили — тут и древнегреческий портик, и приковывающие внимание римские колонны, и огромный купол, напоминающий о ватиканском Соборе Святого Петра.
Помимо церкви и павильонов на Карлсплац можно обнаружить много интересного — Музей Вены, Дом художника, упомянутая не раз Филармония Musikverein, а еще основные корпуса Технического университета. Его возвели прямо на месте госпитального кладбища, где был похоронен Антонио Вивальди. Последние годы жизни композитор провел в Вене, там же умер в нищете, его музыка оказалась забыта на 200 лет и только с 20-х годов прошлого века к ней возродился интерес благодаря находке музыковеда Джентили уникальной коллекции манускриптов Вивальди. Однако еще в конце 18-го века кладбище было заброшено, так что никто точно не знает, где там находилась могила композитора, но тридцать лет назад на здание университета, по крайней мере, повесили мемориальную доску в честь Антонио Вивальди. Кстати, на прошлой неделе, 28 июля, была годовщина его смерти. Requiescat in pace, рыжий священник!
