Референдум уже состоялся, англичане восстали против брюссельцев, рынки рухнули, но споры вокруг Brexit не утихают — о его причинах и последствиях, сторонниках и противниках, о том, что хорошо и что плохо, о недоверии к евробюрократии и многовековой имперско-островной гордости, которая сильнее всех аргументов. И о кое-чем более важном — расколе самого британского общества: ведь в Шотландии и Северной Ирландии, что выступили за сохранение членства в ЕС, вновь с удвоенной силой зазвучали призывы к обретению независимости от Соединенного Королевства. Можно только держать кулаки, чтобы исход так и не состоялся, ибо популизм популизмом, а последствия и риски такого шага будут непредсказуемы.
Но даже если случится непоправимое. Даже разделенным, в ЕС или вне, я неизменно буду любить этот странный, гордый, восхитительный остров. Удивительное все-таки дело: такой он крохотный, вернее — они, острова, но какое разнообразие — географическое, этническое, культурное. Даже сказки, легенды и песни в каждой исторической провинции, в каждом графстве и области — свои собственные: в Англии детей пугают Блуждающими огоньками, ведьмой-людоедкой Черной Аннис, Джеком-в-Цепях — гигантским йоркширским призраком, корнуэльскими пикси и домовыми-брауни, в Шотландии рассказывают истории об озерном демоне келпи, Финне Мак Хумале и Томасе-Рифмаче, в Ирландии — о лепреконах, шелках — родственницах русалок, кричащем призраке банши и великане Кухулине. Даже в самых отдаленных деревнях, маленьких каплях последней волны Оркнейских островов, неповторимый фольклор, повествующий о морском чудовище нукелави и колдунах-амфибиях финфолках. И сколь бы ни было сильно влияние английской литературы, народное творчество кельтских племен осталось совершенно независимым, нетронутым, как сохранились в некоторых районах старинные нравы, быт и верования.
А эти их наречия и диалекты! Попробуйте-ка со своим английским понять корнский или валлийский — а это ведь живые, используемые языки, они имеют официальный статус и преподаются в школах. В одной только Шотландии говорят на гэльском, скотс — равнинном шотландском, а также на шотландском варианте английского. Моя матушка утверждает, что понимает его куда лучше, чем высокостатусный received pronunciation, но она вообще фанатка всего «скоттиш», любит Эдинбург больше Лондона и готова мотаться туда хоть летом, хоть зимой. Ну, а мое сердце отдано Южной Англии, по которой я проехалась во время своего январского путешествия. Хотя проехалась это сильно сказано, так — зацепила несколько лакомых кусочков.
Про Лондон, наверное, как-нибудь после — чтобы толково о нем рассказать, надо собраться с духом и с мыслями, но впечатлениями от его знаменитых предместий и прочих «малых городов» Англии охотно поделюсь.
Хотя вот тот же Гринвич предместьем может считаться только исторически — он уже давно часть Внутреннего Лондона (а добираться туда удобнее всего по Темзе на речном трамвайчике), и он, надо признать, меня совершенно неожиданно покорил. Встретил хмурым дождиком, усыпил бдительность, пока я изучала в Морском музее мундир адмирала Нельсона, в котором он был смертельно ранен во время Трафальгарского сражения. А потом вдруг огорошил, ослепил красотой огромного Гринвичского парка и королевской обсерватории. Это какое-то непостижимое, потаенное место — для того, чтобы наблюдать за течением времени и движением звезд, лучше не сыскать. Видимо, сэр Джонас Мур, математик и генеральный инспектор штаба снабжения, который предложил Карлу Второму основать здесь обсерваторию, был весьма проницательным человеком и все правильно понимал. Как теперь понимаю я, почему сценаристам «Иллюзии обмана» вздумалось разместить штаб-квартиру тайного общества «Око» именно в Гринвичской обсерватории. А когда смотришь с холма на раскинувшийся вдалеке Ист-Энд и небоскребы Кэнэри-Уорф, то кажется, будто паришь над городом, плывешь на воздушном корабле, вне времени и пространства, свободна от всего, в нулевой точке отсчета…
Между прочим, ранее на месте обсерватории располагался дворец Плацентии, где родился Генрих Восьмой. С именем любвеобильного короля связан также еще один дворцово-парковый ансамбль близ Лондона (упс, по нынешним меркам опять же не «близ», а «в»), который я посетила. Вообще-то, Хэмптон-корт строил для себя королевский фаворит кардинал Томас Уолси, но вынужден был подарить дворец Генриху. Хотя даже эта попытка задобрить монарха не спасла злосчастного кардинала — он попал в опалу, лишился титулов и умер в заточении. Эта история перекликается с печальной судьбой Николя Фуке, французского суперинтенданта времен правления короля-солнце Людовика. Он приобрел небольшое поместье Во-ле-Виконт и сделал из него лучший во Франции частный дворец, но это масштабное строительство и пышное новоселье были использованы его недругами в числе прочих обвинений для атаки на Фуке. По приказу короля суперинтендант был арестован (лично Шарлем д’Артаньяном) и до конца жизни заключен в замок Пиньероль. Поместье Во-ле-Виконт было конфисковано, но сам Людовик им не прельстился, а подарил герцогам де Вилларам. В отличие от французского короля Генрих Восьмой был практичнее — он сделал Хэмптон-корт летней резиденцией английской правящей династии, коей тот оставался вплоть до революции. Затем сорок лет дворец пустовал, пока Вильгельму Оранскому не вздумалось перестроить его в барочном стиле (занимался этим великий Кристофер Рен, к слову, Гринвичскую обсерваторию тоже проектировал он), а вокруг разбить парк с лабиринтом. Кстати о нем. Тут я полностью повторила приключение героев Клапки Джерома. «Гаррис предварительно изучил лабиринт по плану и обнаружил, что он до смешного прост». Вот-вот, ровно так же свысока отзывалась и я об этой «детской забаве», пока не дождалась продолжения… «Гаррис все время поворачивал направо, но идти было, видимо, далеко, и родственник Гарриса сказал, что это, вероятно, очень большой лабиринт. — Один из самых обширных в Европе, — сказал Гаррис. — Похоже, что так, — ответил его родственник. — Мы ведь уже прошли добрых две мили». Справедливости ради — существующая схема лабиринта устарела, в ней не учтены новые проходы, да и выход у него давно уже не там, где вход. Но как бы там ни было, Хэмптон-кортские сады и в зимний сезон умопомрачительно красивы, а уж летом, наверное, превосходят даже великолепный дворец, это краснокирпичное барочно-тюдоровское чудо.
Наряду с бывшей я навестила и действующую летнюю резиденцию английских королей — Виндзорский замок в графстве Беркшир. Ему 900 лет, он внушителен, огромен — крупнейший в Европе, он дал название королевской династии — в начале Первой мировой король Георг избавился от немецкого названия, переименовав династию из Саксен-Кобург-Готской в Виндзорскую. Этот замок — символ монархии в камне, здесь они рождались и умирали: в часовне Святого Георгия похоронен Генрих Восьмой (куда ж без него) и одна из его жен, Джейн Сеймур, там же лежит прах казненного Карла Первого. В замке провели свой медовый месяц королева Виктория и принц Альберт, здесь же после смерти Альберта в добровольном «заточении» жила раздавленная горем королева, за что ее прозвали в народе виндзорской вдовой. Виктория пережила супруга ровно на сорок лет и была похоронена вместе с ним во Фрогморском мавзолее в Виндзорском парке.
Каждый путеводитель справедливо вещает о том, что Виндзорский замок олицетворяет мощь и незыблемость британской короны, но забывает упомянуть, что он олицетворяет и сопутствующую паранойю — резиденция хоть и открыта для туристов, но лишь частично, при этом она буквально напичкана датчиками и устройствами слежения. А на фотосъемку интерьеров, естественно, действует строгий запрет, и жаль — все-таки Виндзор по праву считается одним из красивейших замков в мире.
Но оставим эти резиденции и переместимся в университет, который, пожалуй, будет постарше иных династий. И побогаче — второй крупнейший после короны землевладелец Британии это Оксфорд. А колледжи его не уступают по красоте многим замкам и поместьям — они похожи на старинные крепости и готические соборы. В Оксфорде нет университета в привычном смысле слова, нет единого кампуса — но 38 автономных колледжей. Серебристо-серый камень, увитые плющом аркады, аромат древности… Как и 450 лет назад, каждый вечер в Крайст-чёрч колледже 101 раз звонит колокол «Старый Том». Еще один Томас — Бодли, известный в елизаветинскую эпоху собиратель манускриптов, увековечен в названии оксфордской Бодлианской библиотеки, поражающей воображение. Чего в ней только нет, в числе прочего — собрание книг, прикованных к полкам цепями; как тут не вспомнить библиотечную «Запретную секцию» в школе чародейства Хогвартс. В Оксфорде магия повсюду — есть даже магазинчик со всякими колдовскими штуками: волшебными палочками, «кольцами всевластия», амулетами… Оксфорд в цифрах это 40 Нобелевских лауреатов, 25 премьер-министров, 6 королей, 12 святых, а также бесчисленное множество знаменитых ученых, писателей и общественных деятелей. Но чтобы поступить в один из его колледжей, мало быть просто талантливым и богатым — нужно непременно являться харизматичным лидером, для того абитуриенты сейчас и подают в Оксфорд вместе с заявлением и прочими документами свои «мотивационные письма», которые могут выделить их из сотен прочих студентов, а затем еще проходят собеседование.
А вот Шекспир в Оксфорде не учился. Зато учился у его выпускников, которые преподавали в грамматической школе Стратфорда, куда ходил Уильям — штудировать греческий и латынь. Так что этот сын перчаточника был образован не хуже любого из своих современников — тогдашние университеты немногое могли добавить к такому общему образованию.
Стратфорд — сердце Англии и ее дух. В нем старина и современность сосуществуют как-то очень гармонично. В фахверковых домах с соломенными крышами теперь разместились кофейни и маркетинговые компании. Дом, в котором родился Бард, выглядит так же, как и на рисунках трехсотлетней давности. Но вот на месте дома Нью-Плейс, где он умер, пустырь: снесен последним владельцем, приходским священником Фрэнсисом Гастреллом — бедняга не выдержал непрерывного потока поклонников Шекспира. А в Церковь Троицы, где поэт был погребен, такое ощущение, что заросла народная тропа — везде запустение, покосившиеся и замшелые могильные плиты… Хотя, может, всегда царит там эта особенная тишина. И грозная эпитафия на могиле Барда, как он завещал:
Друг, ради Господа, не рой
Останков, взятых сей землёй;
Нетронувший блажен в веках,
И проклят — тронувший мой прах.
