У него три имени. Поморы называли архипелаг — Грумант (очевидно, путая с Гренландией). Норвежцы ещё с незапамятных времён прозвали «холодным краем» — Свальбардом. А официальный первооткрыватель, голландец Виллем Баренц, четыреста лет назад дал ему наименование в честь остроконечных горных пиков — Шпицберген, оно как-то и прижилось в международном сообществе.
Но не имеет значения под каким именем ты узнаешь его — просто однажды он позовет тебя, и с той поры не будет тебе покоя, и ты не сможешь жить по-прежнему, и даже умереть не сможешь раньше срока, и год за годом тебе будут сниться его заснеженные вершины, пока наконец не ответишь на зов. Он сам выбирает «жертв», он манит авантюристов и смельчаков, мечтателей и вечных странников. Ничья земля — не он принадлежит нам, а мы ему, навеки обожжённые этой любовью.
Около пяти лет я мечтала о Шпицбергене, не знала, как бы к нему лучше подступиться и организовать это путешествие… А когда уже сидела в аэропорту Осло, ожидая посадку на рейс до свальбардского Лонгйира, вдруг поняла, как мне невероятно страшно — до такой степени, что готова была развернуться и уехать обратно в центр бродить по музеям. Всю ночь накануне я ворочалась без сна и прокручивала в голове разные сценарии, осознавая, насколько боюсь сотни вещей: что до сих пор недостаточно знаю про архипелаг, что неправильно экипирована, опасаюсь перепада давления, влажности и температуры, стать обедом полярного медведя, не увидеть полярное сияние, ну или увидеть и не суметь его нормально сфотографировать… Общая паника вокруг только-только разворачивающегося во всю мощь ковида (дело было в начале марта 2020-го), казалось, была ничто по сравнению с моими страхами, за которыми маскировался единственный главный — боязнь пустоты, которая неизменно наступает после исполнения заветного желания. Но все же взяв себя в руки и вспомнив «сколько лет я спорил с судьбой ради этой встречи с тобой», хлопнула местный дистиллят аквавит и наконец отправилась на посадку.
Самолеты местного лоукостера «Norwegian» добираются из Осло до Шпицбергена за три часа: минут сорок летим над материковой частью Норвегии, которая из-под крыла боинга представляет собой захватывающее зрелище — настоящая песнь камня и воды, а дальше — только темный безбрежный океан. Аэропорт Свальбард считается одним из наиболее сложных в мире для посадки из-за переменчивых метеоусловий, ветров, низкой облачности и сплошного горного массива, но нам везет — погода просто шепчет, так что уже издалека заметны заснеженные пики, растянувшиеся до горизонта. Пока авиалайнер снижается, добрая половина пассажиров как по команде достают профтехнику и целятся объективами в иллюминаторы, я тоже стараюсь не отставать, хоть слезы и застилают глаза. Но как только ступаю на трап, становится понятно, что не время разводить сентиментальные нюни: ледяной ветер бьет наотмашь по лицу, а затем сразу контрольный под дых — вот уж воистину крепкие дружеские свальбардские объятия! Остается только натянуть шарф до самых глаз и шевелить ногами, попутно не забывая, конечно, щелкать всё вокруг, в чем-то завидуя фотоаппарату, надежно укутанному в муфту.
Пока я искала удачные ракурсы, остальные пассажиры уже побросали чемоданы в багажное отделение и устроились в автобусе — на Шпицбергене курсирует несколько спецшатлов от аэропорта до «столицы» архипелага Лонгйира. Такое название поселок получил не потому, что год здесь тянется дольше, чем на «большой земле» (хоть вполне может показаться), а в честь американского инженера-предпринимателя Джона Лонгйира, который купил участок свальбардской земли и в 1906-м году основал поселок, ставший базой для его «Арктической угольной компании» — первого предприятия, начавшего промышленную добычу угля на архипелаге. Через несколько лет американец продал свой рудник норвежской компании «Стуре Ношке», которая владеет им по сей день. Правда, угледобычу уже окончательно свернули, а поселок переориентировался на туризм и науку. Только заброшенная шахта на склоне напоминает об этой странице истории Лонгйира. Говорят, что каждый год за месяц до Рождества местные жители проходят к ней факельным шествием и устанавливают на останках шахты ёлку. Мелькают за окном автобуса и деревянные опоры угольного транспортера, немного навевая уныние.
Но ближе к центру поселка становится повеселее: появляются пестрые двух- и трехэтажные домики на сваях (как и любые строения здесь) со скатными крышами, у каждого — целая «стая» снегоходов, будто самокаты в московских переулках. Несмотря на наличие машин, зимой это основное средство передвижения — на две с половиной тысячи жителей приходится две тысячи снегоходов. И три тысячи белых медведей! По пути то и дело встречаются знаменитые знаки-треугольники — на черно-красном поле белый силуэт истинного хозяина архипелага. Именно медведи тут на вершине пищевой цепочки, о них все разговоры (на следующий день за завтраком только и обсуждали, что, дескать, ночью в поселок забрели медведица с медвежонком).
Автобус тем временем замедляет ход, высаживая пассажиров у основных отелей. Мой необычно выделяется среди всех: длинное одноэтажное строение под вывеской «Mary-Ann’s Polarrigg», обитое серыми досками — это так называемый «дрифтвуд», сплавное дерево, которое прибило к берегу. В его внутренний двор натащили артефакты, кажется, со всей округи — буквально всё, что смогли найти: и фигура шахтера, и советский телефонный аппарат 30-х годов, и красный автобус, и сирена с носа корабля, и даже парусная яхта. Внутри царит примерно такая же атмосфера: разномастные кресла, диваны и стулья, торшеры и светильники, занавески в цветочек, чучело медведя, старинные фотографии, патефон, шахматы, стеллажи с книгами, милые безделушки и много-много дерева — мешанина стилей, но уютнее уголка на планете я не встречала!
А наиболее примечательная часть это зимний сад — наверное, самое зеленое место архипелага. Он же по совместительству ресторан, где угощают коктейлями с вычурными названиями вроде «Врата Вальгаллы» и готовят китовые стейки (ни рыба ни мясо, по правде говоря). Кстати, скандинавы распробовали китовое мясо лишь в двадцатом веке, а прежде охотились на них только ради добычи жира — ворвани, использовавшейся в качестве топлива. На Шпицбергене промысел был наиболее активен в семнадцатом столетии, в конце восемнадцатого постепенно сошел на нет из-за похолодания и сокращения поголовья, а теперь и вовсе запрещен — неудивительно, ведь некоторые виды были поставлены на грань уничтожения! Так откуда же в Лонгйире китятина? Да как и весь остальной провиант, которым забиты полки местных маркетов, — привозят из материковой Норвегии. Она стала одной из немногих стран, которые пошли против мирового сообщества и экологов, так и не присоединившись к мораторию на китобойный промысел. Но, несмотря на то, что Шпицберген формально часть Норвегии и подчиняется ее законодательству, тут действуют также свои, особые природоохранные предписания. Потому есть китов можно, а вот охотиться — нет.
На архипелаге вообще множество законов и обычаев, которые на первый взгляд могут показаться странными, но на деле обусловлены практической необходимостью. И если привычка разуваться перед входом даже в общественных помещениях это, скорее, дань традиции (так делали шахтеры еще сто лет назад, чтоб не нанести в дом угольную пыль), то запрет покидать пределы населенных пунктов без оружия буквально написан кровью — ведь в окрестностях легко встретить медведя. При этом ружье нужно, чтобы только отпугнуть хищника, а вот стрельба на поражение будет расследоваться практически как убийство человека, и за такое вполне могут оштрафовать и выслать.
Также многие наверняка слышали знаменитое правило «нельзя рожать и умирать на Шпицбергене». На деле же это значит, что не получится нормально похоронить из-за вечной мерзлоты, ну и медведей опять же, потому тела отправляют на материк. Как и тяжелобольных с глубоко беременными, поскольку местная больница не оборудована аппаратурой для экстренных случаев. Однако нельзя, конечно, ввести тотальный мораторий на смерть или новую жизнь — порой непредвиденное просто случается и всё. К примеру, рассказывают, что в 2009-м на Шпицбергене появилась-таки двойня — роды начались раньше срока, как это нередко бывает с многоплодной беременностью.
Да и смерть приходит на архипелаг куда чаще, чем хотелось бы: лавины, трещины в ледниках, нападения хищников, несчастные случае в быту… А самая страшная трагедия произошла здесь в августе 1996-го, став крупнейшей авиакатастрофой в истории Норвегии: российский Ту-154, совершавший чартерный рейс для треста «Арктикуголь», при заходе на посадку врезался в гору под названием Опера. Удар расколол лайнер надвое, его задняя часть, вместе с двигателями, скатилась по склону, вызвав снежную лавину. Погибли все, кто был на борту: 11 членов экипажа и 130 пассажиров — русские и украинские шахтеры с семьями, летевшие в поселки Баренцбург и Пирамида. По итогам расследования причин оказалось много, но главная — человеческий фактор. Экипаж совершил сразу массу ошибок: они были не знакомы со свальбардским аэропортом, где посадка со стороны гор очень сложная, плохо знали английский и не могли нормально коммуницировать с диспетчером. И фатальное обстоятельство — штурман неправильно установил GPS-индикатор, так что самолет уклонился от установленной схемы, а пилоты, не будучи уверенными в местоположении, вместо захода на второй круг все равно продолжили снижение. На записи с «черных ящиков» — их спор со штурманом, и прямо перед звуком столкновения страшные возгласы: «Горизонт! Горы!!!» Последнее, что видели эти люди, — прекрасные и смертельные пики. Даже летом их вершины всегда покрыты снегом, что в полярный день сияет, как Вечный огонь.
Первым делом, даже толком не распаковав вещи, я решила отправиться на берег Адвентфьорда — взглянуть на эту злосчастную гору на противоположной стороне, возвышавшуюся молчаливым надгробием. Однако день был такой безоблачный и ясный, пусть и необычайно морозный, что мрачные размышления о прошлом как-то сами собой улетучились. Дымка плыла над темной водой залива, солнце стояло в зените, так что снег под синим небом переливался бриллиантами и сапфирами.
Там, в поселке меня ждали все «самые северные» объекты мира: университет, музеи, пивоварня, бары и многое другое — в Лонгйире в целом есть чем заняться туристам. Но мне туда уже было не нужно: я слушала тишину, столь наполненную и многозначительную, что казалось, будто бы даже воздух кругом звенит. Горы на горизонте то и дело меняли свой цвет, прошел золотой час, его сменил синий… Этот краткий период между вечной полярной ночью и беспредельным полярным днем, пожалуй, самое красивое время на архипелаге, когда с конца февраля до середины апреля снег сверкает на солнце миллионами алмазов и отливает серебром в свете луны, а закаты длятся часами, окрашивая вершины в невообразимые цвета и превращая Шпицберген в другую планету. Наверное, это те моменты, ради которых в принципе стоит жить.
А еще полярное сияние. Да-да, казалось бы, просто солнечный ветер. В ту ночь мы охотились за ним несколько часов, согреваясь травяным чаем и настойками, я почти отморозила конечности… А оно посияло недолго и пропало — небесный змей лишь махнул хвостом. И, тем не менее, это было одно из самых важных, поразивших до глубины души мгновений!
В норвежской мифологии полярное сияние — и мост, по которому боги сходят на землю, и отсвет щитов валькирий, и танец душ умерших дев. Эскимосы были убеждены, что это духи играют в небесный футбол черепом моржа. У саамов небо раскрашивалось цветами, когда бились воины из царства мертвых и проливалась их сияющая кровь, а в Лапландии говорили — полярная лиса пробегает по сопкам и взметает ввысь снежные искры. Но во всех легендах северных народов увидеть сияние — или к великой беде, или к большому счастью. Мне до сих пор хочется верить в последнее.
Тогда, в марте 2020-го, покидая архипелаг на последнем самолете, я еще не знала, что он на самом деле последний, и строила большие планы, как летом вернусь посмотреть на полярные одуванчики и китов, сплавать к русским поселкам Шпицбергена… Но на большой земле тем временем все уже начинали отгораживаться друг от друга масками и заборами. Через два года, 21 февраля 2022-го, Норвегия обнадеживающе заявила, что снимает все пандемийные ограничения — я снова настроила громадье планов! Что было дальше мы знаем.
До сих пор Шпиц снится мне. Периодически я думаю, а что было бы, если вылет стоял всего на сутки позже, или если бы я опоздала на рейс и еще на полгода, как многие другие туристы, осталась на архипелаге. Сложилась бы моя жизнь иначе? Да и вообще, захотела бы я вернуться оттуда? Но потом я смотрю на своего новорожденного сына и радуюсь, что всё вышло именно так. И мысленно обещаю ему, что мы еще увидим острые пики, сияние, закаты, китов и, быть может, даже белых медведей, песенку про которых он так любит.
