Рядом с кроватью у меня французское окно во всю стену, поэтому засыпая можно любоваться на море огней ночного города, но еще лучше утром, когда рассвет окрашивает в нежно-розовый цвет желтые камни, из которых здесь все постройки, а на закате становится понятно, почему же он «шель захав» — «город золотой».
Под окнами — старое мамелюкское кладбище, вдалеке даже неплохо просматривается край стены Старого города и Яффские ворота, до которых пятнадцать минут ходьбы.
Конечно, хумус-фалафель-форшмак и прочие вкусные названия — все это весьма расслабляет, и хочется просто нежиться под знойным солнцем (а климат-то натурально пустынный — жара днем и холод ночью), но невозможно быть в центре живой истории, будто сошедшей со страниц священных книг, и не стремиться со всем этим соприкоснуться.
В этой холмистой местности каждая низина или возвышенность — символ знаковых событий: тут и Долина Ада, она же «геенна огненная», и Йосафатова долина — огромное древнее кладбище, где согласно пророчеству и начнется Страшный Суд в конце времен; Масличная гора — место моления о Чаше, Гефсиманский сад с оливковыми деревьями, напоминающими уже скорее баобабы; гора Сион, где проходила Тайная Вечеря, а совсем рядом с нею — немецкая часть кладбища, там похоронен самый знаменитый из Праведников мира — Оскар Шиндлер; Храмовая гора, западная стена которой, — величайшая святыня иудеев, а за ней сияет золотым куполом «визитная карточка» города — мечеть Купол Скалы.
В новом городе еще есть шанс разобраться с логикой архитекторов и составителей карт, Старая же часть — лабиринты улиц, мозаика национальностей, «восток дело тонкое», еврейские-мусульманские-армянские-коптские кварталы, посреди этого порой вырастают храмы разных конфессий, и тянется ввысь Виа Долороза, по которой и без креста на плечах шагать тяжело, и завершается этот путь на горе Голгофа, где сейчас стоит Храм Гроба Господня — и нет места более почитаемого среди христиан всего мира, поэтому бурлят там людские толпы, так что днем к святыням даже близко не подобраться, зато можно спокойно это сделать вечером в шаббат практически в полном одиночестве.
Главное — почувствовать себя здесь своим, в этом живом, оглушающем, многоликом и упоительном городе. Вот он, мой Иерусалим.
Мелодия настигла меня в сердце Иерусалима — до боли знакомая и при этом совершенно неожиданная… На углу площади Муристан седой гитарист перебирает струны, «си-соль-фа-ми-ре-ми» — звенит над Старым Городом канцона из сюиты для лютни, известная миру под самыми разными именами. Но мы пока назовем ее именно так, выполнив последнюю волю сочинителя. Речь, конечно, не об итальянском виртуозе эпохи Возрождения Франческо Канова, чье имя было указано на популярной пластинке «Лютневая музыка 16-17 веков», мистифицировавшей миллионы слушателей, но о личности не менее яркой и более трагической… Владимир Федорович Вавилов, советский гитарист и композитор, за которого всегда было невероятно обидно: как же так — его музыка обошла весь свет, но в основном приписывается другим авторам. А впрочем… Вот стоит девушка в центре древнего города, завороженная прекрасными звуками, и вспоминает добрым словом имя создателя, хотя их разделяют десятки лет и тысячи верст. Это ли не бессмертие, о котором мечтает каждый истинный творец?
Мелодия струится из-под пальцев гитариста, я робко подхватываю: «Под небом голубым есть город золотой…» И задумываюсь, а как же все-таки правильнее — «под небом» или «над небом?» Ясно, что ответ на этот вопрос лежит в области не морфологической, а теологической. Поэт Анри Волохонский настаивал, что «над небом» и никак иначе — ведь в своем стихотворении он нарисовал образы Небесного Иерусалима. Да только с тех пор, как песня «ушла в народ», прозвучала в фильмах, несколько раз видоизменилась, была переведена на английский, испанский, греческий и трижды на иврит, она стала чем-то вроде истории, которую каждый рассказывает на свой лад. Хотя это палка о двух концах, потому что теперь версии возникновения песни отличаются таким же разнообразием и обрастают всевозможными фантастическими подробностями. А правда между тем проста, но от этого не менее прекрасна, и подарили нам ее Вавилов и Волохонский.
Вообще, людская способность и пристрастие к сотворению мифов поразительны, и еще один яркий пример тому (опять же в славном городе Иерусалиме) — рассеченная колонна портала Храма Гроба Господня, через которую по преданию был однажды дарован Благодатный огонь. Да что уж там — сам чудесный огонь вызывает множество пересудов: одни видели самовозгорание, прочие вспышку, физики Курчатовского института зарегистрировали электрический разряд, а Армянская Апостольская Церковь в принципе отрицает чудеса по расписанию и утверждает, что огонь зажигается от лампады в Кувуклии. А уж рассказов о поразительной колонне, пожалуй, столько же, сколько на ней нацарапано крестиков истовыми паломниками. У последних наибольшей популярностью пользуется версия, активно тиражируемая местными гидами, гласящая, что в 16-м веке армяне подкупили иерусалимского пашу, чтобы добиться позволения быть одним в Храме в Великую субботу, а греческий митрополит и его паства вынуждены были преклонить колени и молиться у дверей, но в урочный час святой огонь извергся прямо из мраморной колонны портала, таким образом запершиеся в Храме армяне были посрамлены. Но лично мне куда как больше нравится самое древнее из известных преданий об этом событии, записанное путешественником Симеоном Лехаци — о том, как не пустили в храм нищих богомольцев, заставив стоять на пороге, но когда появился свет, то сперва устремился он наружу к нищим и сжег колонны по обе стороны двери. Такая версия более всего соответствовала бы христианским ценностям. Только в этом случае, в отличие от предыдущей истории, истину знает лишь безмолвный камень…
