Уже вторую неделю я только и делаю, что мерзну. Здравствуй, московский сентябрь, с холодными ручками, стучащими зубками и прочими прелестями — всё, как по учебнику. В чай и кофе я щедро лью мурсийский ликер «43», но поскольку это не градус, а число полезных трав, он не слишком согревает. Зато навевает воспоминания. О том, как неплохо, вообще-то, было перебираться из одного горячего лечебного бассейна в другой, глазеть на охровые горы и попивать тот же травяной бальзам в казино. О нет, не таком казино, о котором вы подумали, — в Испании это слово практически не имеет отношения к игорному дому, а обозначает аналог британского клуба.
Из сегодняшнего дня все это кажется особенно соблазнительным, и мне даже немного совестно, что к Испании в целом и Мурсии в частности я была крайне строга и требовательна. Хотя все-таки справедлива. Если бы меня попросили назвать характерную испанскую черту (вот каталанцы, кстати, и впрямь совсем другие!), я сказала бы — крайняя беззаботность. Такого рода беззаботность, когда, например, в железнодорожной кассе очередь из пятидесяти человек, но кассир, мягко говоря, не спешит, а потом и вовсе уходит на перерыв. Или когда испанцу нужно выполнить какую-то срочную работу — загрузить там еду в самолет, но он говорит: «Что-то я устал, пойду поплаваю». И самый распространенный случай: когда чуть ли не на каждой улице стоят мусорные контейнеры, а на дорогах все равно валяются отбросы, хлам и грязь. Человеку, привыкшему к германской упорядоченности и «Ordnung muss sein», все это, конечно, причиняет острую душевную боль, и можно лишь пытаться успокоить себя, твердя мантру о том, что каждая страна прекрасна по-своему, надо принимать ее такой со всеми особенностями национального колорита и т. п. Главное не забывать внимательно смотреть под ноги.
Провинция Мурсия, необычное место, где всего поровну — долин, равнин и гор, зажата между Андалусией, Кастилией и Валенсией, и смотрит через Средиземное море на Алжир — то Новый Карфаген глядит на Старый. Так его прозвали еще римляне — «Картаго Нова», прежде чем он стал Мурсией, столицей мусульманского княжества. Отголоски исламского влияния видны и слышны до сих пор в архитектуре, привычках и речи — местный диалект богат арабскими словечками. И одновременно мурсийская провинциальная картина безумно напоминает Юго-Запад США (что характерно, принадлежавший как раз Испании до середины 19 века), все эти маленькие городки штата Нью-Мексико: такие же сонные, желто-пыльные, где кактусы заменяют садовую растительность — угловатыми великанами возвышаются над разноцветными домиками-коробками. И как Рио-Гранде на земле потомков конкистадоров, мурсийская речка Рио-Сегура стремительно мелеет. Зеленой извилистой змейкой струится она в камышах, мутна и печальна. В столице провинции у Старого моста, или как говорят местные — Моста Опасностей, утки переходят реку вброд, и глядя на эту картину, трудно поверить, что Сегура трижды выходила из берегов, затапливая город. Наверняка это было зимой — правда, и зима у них та еще, словно хорошее московское лето. То есть полгода просто тепло, а полгода адское пекло.
Особенно это чувствуется в окруженной горами и подогретой термальными ключами курортной Арчене — днем воздух кажется плотным, звенит от зноя, от земли тоже идет жар; и воображение рисует апокалиптическую картину — как сдвигаются тектонические плиты (разлом земной коры проходит как раз по Мурсии с Андалусией), просыпается древний вулкан, магма бьет фонтанами и всё ухает в тартарары. Такие мысли вносили хоть какую-то интригу и драматизм в неспешные прогулки по долине и вялые путешествия между спа-бассейнами: с забавами-то у них не очень — с утра у кого работа, у кого водные процедуры и общение с природой, после обеда — сон, вечером — танцы. Порой случаются фестивали вина, коррида и бег быков — но это для любителей бесшабашных и жестоких потех. Можно, конечно, на утреннем автобусе рвануть в столицу, в Мурсию, — погулять по узким улочкам Старого города, где прежде жили евреи — ювелиры и торговцы, поглядеть на старый Собор, который отстраивался еще с 14 века и представляет собой смесь массы стилей вплоть до неоклассицизма, внутри — готика, фасад — кудрявенькое барокко, а на огромной колокольне двадцать пять колоколов, и каждый со своим именем. В Мурсии есть особая музыкальная традиция — исполнение мужскими ансамблями религиозных песен в сопровождении лишь колокольного звона, чаще всего в честь католических праздников, которые тоже вполне себе развлечение. Еще хорошую музыку можно послушать в Римском театре, что в двух шагах от собора, — говорят, там великолепная акустика.
Но лучше всего несказанно прекрасные мурсийские ночи, когда прохлада и тьма спускаются на городок, и ярче становится аромат лимонных деревьев… Их листья запекут в тесте на завтрак — это любимое местное лакомство, папарахотес, а еще подадут калатравский хлеб — пудинг со сдобой, в названии которого мне упорно слышится что-то вердиевское по ассоциации с маркизом ди Калатрава из «Силы судьбы». Но это будет утром, а ровно в полночь на площадке возле казино доигрывают последний вальс на мотив «Va pensiero» в неузнаваемой аранжировке, и все стихает — даже цикады умолкают, ни шороха, ни шелеста крыльев, как в стихотворении Мачадо: «Печаль теперь одна бродила по саду вдоль и поперек. И только воду слышно было». А над пальмами всходит громадная луна, оранжевая, словно головка сыра.
